Наталия Холмогорова: Просто быть русским

  Тема: ИДЕОЛОГИЯ

   К двум вековечным вопросам - «Кто виноват?» и «Что делать?» - в наше время прибавился третий. Вопрос, который           задают   всякому, кто рекомендуется русским националистом. Одни задают его с издевкой, другие - опасливо, третьи - с       искренним недоумением. И всякий раз он вызывает смешанные чувства: раздражение («Ну сколько можно об одном и том     же? Это же очевидно!»), а за ним - смущение и растерянность. 

    Это вопрос: «Кто такие, по-вашему, русские?» Или, в другой формулировке: «Как вы определяете, кто русский, а кто        нет?» 

    Даже если этот вопрос задается от чистого сердца, мы слышим в нем издевательство. Он как будто выбивает почву у нас из-под ног, подвергает сомнению сами основы нашего национализма. «Почему, - спрашиваем мы, - французов никто не допрашивает о том, кто такие французы, и палестинцам позволено бороться за свою независимость без утомительного выяснения, кто такие палестинцы - и только нам в самом начале пути расставляют ловушку?»

  Однако дело сделано - мы уже в силке, надо из него выпутываться. И вот мы начинаем выдумывать определения. Стараемся изобрести такое, которое охватило бы все возможные случаи, разом разрешило бы все возможные в этой области сложности и недоразумения. Для начала делимся на националистов «гражданских» или «культурных», на первое место ставящих менталитет - и «этнонационалистов», отдающих приоритет происхождению. Оба лагеря, как водится, начинают смотреть друг на друга волками. Дальше «этнонационалисты» распадаются на «просто националистов» и «расистов», которые, в свою очередь, находят причины вцепиться друг другу в глотку. У «расистов» тоже обнаруживаются разные степени посвящения...

Словом, по своим последствиям этот простой вопрос сравним со средних размеров стихийным бедствием. Мы выходим из этого шторма потрепанные, обозленные, с угрюмо-упрямыми минами людей, пойманных на лжи - тем более угрюмыми, что сами не понимаем, в чем же, собственно, ложь. А вопрошавший иронически пожимает плечами: «Ну вот, опять я не добился от этих чудаков никакого внятного ответа».

  Неудивительно, что многие от отчаяния бросаются в радикальный исход: мол, вопроса такого нет (и не должно быть) вовсе, кто такой русский, каждому должно быть интуитивно ясно, а к тем, кто пристает к нам с такими вопросиками, следует относиться как к провокаторам и отвечать уклончиво. Да-да, именно как в том анекдоте.

  Проблема в том, что этот метод тоже не работает. Резкость, враждебность, отказ от коммуникации — не признаки силы и уверенности в своей правоте (как у нас почему-то принято думать), а совсем наоборот. Человек, который в ответ на простой вопрос начинает грубить, расписывается в том, что ответа у него нет. Мало того, что окружающие воспринимают это как поражение — это бы еще полбеды. Гораздо хуже, что проигравшими чувствуем себя мы сами.

  Идиотская ситуация: что ни делай с этим роковым вопросом - оказываешься в проигрыше. Возможно ли, мыслимо ли, чтобы вопрос «кто такие русские?» доставлял столько неприятностей не кому-нибудь, а русским националистам? Это ведь все равно, как если бы программисты впадали в панику от вопроса: «Что такое компьютер?» Абсурд, нелепость.

  Но верно ли, что на простые вопросы всегда существуют простые рациональные ответы? И верно ли, что ответы всегда необходимы?

  Что такое «жизнь»? Дайте, пожалуйста, точное и всеобъемлющее определение. Не получится — его не существует. Тысячи лет философы бьются над этим вопросом — бьются с увлечением и приходят попутно к множеству интересных выводов, но единого, полного, всех удовлетворяющего ответа так и не находят.

  И вот что удивительно: этот зияющий провал в самом центре наших знаний о мире никому — в том числе и самим философам — не мешает жить.

  Что такое жизнь, мы, может, и не знаем: но не затрудняемся ее поддерживать и весьма бурно реагируем, если кто-то пытается ее у нас отнять. Существование промежуточных случаев, вроде клинической смерти или необратимой комы, не мешает загсам выдавать свидетельства о рождении и смерти, а милиции — заводить уголовные дела по статье 105 УК и, худо ли, хорошо ли, ловить убийц. «Сложные вопросы» - скажем, начинается ли жизнь с момента рождения или с момента зачатия — имеют значение в определенных случаях; но по большей части о них никто не вспоминает. Человек, утверждающий, что, раз мы не способны дать точное определение жизни и одним махом разрешить все возможные в этой области казусы, значит, и не живем вовсе - не встретит понимания. Требование к людям немедленно прекратить свою жизнедеятельность, пока не будет раскрыта тайна жизни, звучит странновато; а уж если с этим требованием врываются в операционную, где врач спасает жизнь больному — иначе, чем как диверсию, это расценить нельзя.

  И это в нашем мире не редкость. Мы не знаем, что такое любовь — но это не мешает нам любить. Не знаем, что такое материя — но успешно ее изучаем. Не знаем, как работает человеческий мозг — но успешно (гм... ну, как минимум, некоторые из нас) им пользуемся. Не знаем, что такое истина и существует ли она вообще — но отлично знаем, что значит «говорить правду», и не слишком жалуем врунов. Ведем бесконечные и бесконечно увлекательные споры о добре и зле — но мгновенно узнаем зло, как только его причинят нам. И так далее.

В сущности, все большие и важные вещи в этом мире плохо поддаются рациональному определению. Пытаясь найти для них «формулы», мы скатываемся в казуистику и схоластические споры, имеющие мало отношения к реальности. Самый точный ответ здесь — остенсивный: «Это... да вот же оно: открой глаза и посмотри!» Не набор слов-отписок, «закрывающих тему» - а приглашение к собеседнику ощутить, задуматься и познать самому.

  К таким же фундаментальным понятиям, плохо поддающимся формальному определению, относится нация. Сначала человек ощущает себя русским (или кем-то еще) — и лишь много, много позже задумывается о том, откуда взялось это ощущение и чем оно обусловлено. А может быть, и не задумывается совсем. Но реальность бытия-русским от этого не исчезает — как невежество в пульмонологии не мешает нам дышать.

  И не нужно быть специалистом-пульмонологом, чтобы сообразить: когда ты задыхаешься — это опасно для жизни, и еще опаснее, если тебя душат. Не надо иметь медицинское образование, чтобы отогнать убийцу от жертвы, а астматику дать кислород. А национализм — это оно и есть: первая помощь больному или раненому народу, которую оказывают не светила медицины, а обычные люди, плоть от плоти его, вместе с ним угодившие в переделку.

  Так что искать определение русских, конечно, стоит — но не стоит придавать этому большое значение или ждать, что «вот это определение точно всех удовлетворит, закроет все вопросы и станет последним». Как и удивляться или возмущаться тем, что определений много и они противоречат друг другу. Так бывает всегда, когда мы пытаемся описать то, что намного больше нас самих.

  Но я чувствую, что вопрошателей такой ответ не удовлетворяет. «Ну, это все фигня, философия, - говорят они. - А все-таки: кто же такие русские и чем они отличаются от нерусских? Вот я — русский или нет, как узнать?»

  Ну разумеется, у меня в загашнике хранится свое определение. Как же иначе?

  Хотела бы я ответить, что русский — это тот, кто имеет инвольтацию к эгрегору русскости. Но представляю, сколько смехуечков ™ вызовет подобная заява, так что переведу ее на человеческий язык:

  Русский - это тот, для кого сознание того, что он русский, является источником силы. Тот, кто, думая: «Я - русский», или просто вспоминая о русских и о том, что с ними связано, испытывает при этом радость, счастье, прилив сил и душевный подъем.

  Это определение не отличается плоской «очевидностью», но вполне осмысленно. «Чувство инвольтации» существует. Подделать его невозможно. Кто его испытывал — ни с чем не спутает.

  Такое определение отвечает на многие «проклятые вопросы», из тех, что добрые люди любят нам подбрасывать и смотреть, как мы ломаем о них зубы. Был ли русским Пушкин, правнук арапа Ганнибала? Судя по его стихам о России и о русских — безусловно. Может ли стать русским человек, нерусский по рождению? В принципе может, но это очень маловероятно — хотя бы потому, что он уже «инвольтирован» к собственному народу. Как со стопроцентной точностью определить, русский ли Вася Пупкин? Сканированием физиономии - вряд ли определишь (хотя грубую прикидку сделать можно), а вот при более или менее близком знакомстве - как правило, становится ясно. Существует ли «советский народ»? Определенно да. Правда, сейчас ряды его тают, и вид у них грустный и непрезентабельный — их рок-н-ролл мертв, а они еще нет...

  А главное: быть русским — не «долг», не тяжкая обязанность, которая взваливается на человека против его желания и превращает его в раба. Не «звание», которое можно получить за какие-то заслуги или лишиться его за неблагопристойное поведение. Не «титул», которое мы можем кому-то даровать или у кого-то отнять по своему произволу (например, потому что «неправо мыслит о революции 1917 года» или «нос у него какой-то подозрительный»). И уж точно не предмет для казуистики. Это драгоценный дар судьбы; и те, кто, будучи русскими по рождению, его не имеют или от него отказываются, подобны калекам, лишенным одного из пяти чувств. Когда же они начинают допытываться: «Нет, вы нам дайте определение русских!» - то напоминают слепых из басни, вдумчиво ощупывающих слона.

  Однако и в этом рассуждении кроется... нет, уже не силок, а целая волчья яма.

  Видите ли, чтобы отвечать таким образом - нужно на самом деле это чувствовать.

  Может ли искренне верующий испытывать смущение или раздражение, когда его спрашивают: «Что это за бог, в которого ты веришь?» Вряд ли. Даже если вопрос исходит от воинствующего безбожника и задан с явной издевкой - он будет в восторге от возможности поговорить о любимом предмете. Одно упоминание об этом существе, бесконечно родном и бесконечно прекрасном - пусть даже исходящее от врага и сделанное с недобрыми целями — наполнит его счастьем и придаст ему сил. Даже откровенные нападки на свою веру он будет встречать радостной и гордой улыбкой; и стрелы тех, кто пытался его осмеять или сбить с толку, не смогут пробить эту броню и, вернувшись назад, поразят самих лучников.

  А вот у сторонника чисто показушной религиозности такой вопрос вполне может вызвать смущение, ярость или подавленный страх. И, скорее всего, будет воспринят именно как «диверсия», требующая сурового «отпора».

  Он, может быть, и повторит по обязанности: «Мой бог — бог любви и света...» - но физиономия у него при этом будет угрюмая или высокомерно-злобная, да и в голосе мы не услышим ни света, ни любви. Почему? Да потому, что эти слова ничего для него не значат. Быть может, на самом деле он вовсе не верит в бога; или же его бог таков, что его лучше не выносить на свет из темного душевного подполья. Быть может, он в глубине души очень дурного мнения о своем боге, а может быть — о самом себе. Во всяком случае, для такого его божество — не источник силы, а слабое звено, гнилая доска. То, чему очень легко навредить, что нужно постоянно оберегать и защищать, что висит на тебе камнем, постоянно чего-то от тебя требует — и ничего не дает взамен. Что порождает не энергию и уверенность в себе, а глухое раздражение, злобу или уныние.

  Ничто не происходит просто так. Если нам снова и снова подставляют эту подножку, а мы снова и снова об нее спотыкаемся — значит, за этим «издевательским» вопросом стоит реальная проблема, которую нужно осознать и преодолеть.

  Не выходит ли так, что мы огораживаем пустое место? Огромное внимание уделяем тому, можно ли причислить к русским внука бабушки-татарки или дедушки-бурята — и наконец причисляем, не забывая показать, что делаем им большое одолжение. Разрабатываем сложные и изощренные критерии; строим все больше «идентификационных механизмов», направленных на создание неуверенности и взаимного недоверия между соратниками (ибо не только в «нерусском образе мыслей», но и в «неарийской внешности», «признаках вырождения» и даже «типично еврейских чертах лица», как показывает опыт, можно обвинить абсолютно любого, кого вздумается). И все наши мыслесплетения вертятся вокруг «называния», «причисления», «включения» и прочих симулякров.

  Но называть можно кого угодно и кем угодно, хоть земляным червяком — реальность от этого не изменится. А что значит быть русским? Быть - не по формальным признакам происхождения и внешности, не по чьим-то чужим суждениям, торопливым и пристрастным, даже не по головным «убеждениям», а по-настоящему? Скольким из нас знакомо это пьянящее чувство - горячая волна в груди, сладкая щекочущая боль от растущих за спиной крыльев? Скольким из нас оно придает силы?

                                                                                                                                               Взято с сайта «Новые хроники»:(http://novchronic.ru/1293.htm)